Неточные совпадения
— Да, это очень дурно, — сказала Анна и, взяв сына за плечо не строгим, а робким взглядом, смутившим и обрадовавшим мальчика, посмотрела
на него и поцеловала. —
Оставьте его со мной, — сказала она удивленной гувернантке и, не выпуская руки сына, села за приготовленный с кофеем
стол.
— Однако надо написать Алексею, — и Бетси села за
стол, написала несколько строк, вложила в конверт. — Я пишу, чтоб он приехал обедать. У меня одна дама к обеду остается без мужчины. Посмотрите, убедительно ли? Виновата, я
на минутку вас
оставлю. Вы, пожалуйста, запечатайте и отошлите, — сказала она от двери, — а мне надо сделать распоряжения.
После партии Вронский и Левин подсели к
столу Гагина, и Левин стал по предложению Степана Аркадьича держать
на тузы. Вронский то сидел у
стола, окруженный беспрестанно подходившими к нему знакомыми, то ходил в инфернальную проведывать Яшвина. Левин испытывал приятный отдых от умственной усталости утра. Его радовало прекращение враждебности с Вронским, и впечатление спокойствия, приличия и удовольствия не
оставляло его.
Я лег
на диван, завернувшись в шинель и
оставив свечу
на лежанке, скоро задремал и проспал бы спокойно, если б, уж очень поздно, Максим Максимыч, взойдя в комнату, не разбудил меня. Он бросил трубку
на стол, стал ходить по комнате, шевырять в печи, наконец лег, но долго кашлял, плевал, ворочался…
И сердцем далеко носилась
Татьяна, смотря
на луну…
Вдруг мысль в уме ее родилась…
«Поди,
оставь меня одну.
Дай, няня, мне перо, бумагу
Да
стол подвинь; я скоро лягу;
Прости». И вот она одна.
Всё тихо. Светит ей луна.
Облокотясь, Татьяна пишет.
И всё Евгений
на уме,
И в необдуманном письме
Любовь невинной девы дышит.
Письмо готово, сложено…
Татьяна! для кого ж оно?
Но Лужин уже выходил сам, не докончив речи, пролезая снова между
столом и стулом; Разумихин
на этот раз встал, чтобы пропустить его. Не глядя ни
на кого и даже не кивнув головой Зосимову, который давно уже кивал ему, чтоб он
оставил в покое больного, Лужин вышел, приподняв из осторожности рядом с плечом свою шляпу, когда, принагнувшись, проходил в дверь. И даже в изгибе спины его как бы выражалось при этом случае, что он уносит с собой ужасное оскорбление.
Климу хотелось уйти, но он находил, что было бы неловко
оставить дядю. Он сидел в углу у печки, наблюдая, как жена писателя ходит вокруг
стола, расставляя бесшумно чайную посуду и посматривая
на гостя испуганными глазами. Она даже вздрогнула, когда дядя Яков сказал...
И ушла,
оставив его, как всегда, в темноте, в тишине. Нередко бывало так, что она внезапно уходила, как бы испуганная его словами, но
на этот раз ее бегство было особенно обидно, она увлекла за собой, как тень свою, все, что он хотел сказать ей. Соскочив с постели, Клим открыл окно, в комнату ворвался ветер, внес запах пыли, начал сердито перелистывать страницы книги
на столе и помог Самгину возмутиться.
Освещая
стол, лампа
оставляла комнату в сумраке, наполненном дымом табака; у стены, вытянув и неестественно перекрутив длинные ноги, сидел Поярков, он, как всегда, низко нагнулся, глядя в пол, рядом — Алексей Гогин и человек в поддевке и смазных сапогах, похожий
на извозчика; вспыхнувшая в углу спичка осветила курчавую бороду Дунаева. Клим сосчитал головы, — семнадцать.
— Прошу
оставить меня в покое, — тоже крикнул Тагильский, садясь к
столу, раздвигая руками посуду. Самгин заметил, что руки у него дрожат. Толстый офицер с седой бородкой
на опухшем лице, с орденами
на шее и
на груди, строго сказал...
Швырнув книгу
на стол, он исчез,
оставив Клима так обескураженным, что он лишь минуты через две сообразил...
Он почти со скрежетом зубов ушел от нее,
оставив у ней книги. Но, обойдя дом и воротясь к себе в комнату, он нашел уже книги
на своем
столе.
— Мадье де Монжо? — повторил он вдруг опять
на всю залу, не давая более никаких объяснений, точно так же как давеча глупо повторял мне у двери, надвигаясь
на меня: Dolgorowky? Поляки вскочили с места, Ламберт выскочил из-за
стола, бросился было к Андрееву, но,
оставив его, подскочил к полякам и принялся униженно извиняться перед ними.
— Где там? Скажи, долго ли ты у меня пробудешь, не можешь уйти? — почти в отчаянии воскликнул Иван. Он
оставил ходить, сел
на диван, опять облокотился
на стол и стиснул обеими руками голову. Он сорвал с себя мокрое полотенце и с досадой отбросил его: очевидно, не помогало.
Алеша так и
оставил эту записку
на столе и пошел прямо к исправнику, у него обо всем заявил, «а оттуда прямо к тебе», — заключил Алеша, пристально вглядываясь в лицо Ивана.
— Вы все изволите шутить, батюшка Кирила Петрович, — пробормотал с улыбкою Антон Пафнутьич, — а мы, ей-богу, разорились, — и Антон Пафнутьич стал заедать барскую шутку хозяина жирным куском кулебяки. Кирила Петрович
оставил его и обратился к новому исправнику, в первый раз к нему в гости приехавшему и сидящему
на другом конце
стола подле учителя.
Между тем обед кончился. Григорий Григорьевич отправился в свою комнату, по обыкновению, немножко всхрапнуть; а гости пошли вслед за старушкою хозяйкою и барышнями в гостиную, где тот самый
стол,
на котором
оставили они, выходя обедать, водку, как бы превращением каким, покрылся блюдечками с вареньем разных сортов и блюдами с арбузами, вишнями и дынями.
—
Оставь, — проговорил Парфен и быстро вырвал из рук князя ножик, который тот взял со
стола, подле книги, и положил его опять
на прежнее место.
Розанов отказался есть. Горничная убрала со
стола и подала самовар. Розанов не стал пить и чаю. Внутреннее состояние его делалось с минуты
на минуту тревожнее. «Где они странствуют? Где мычется это несчастное дитя?» — раздумывал он, чувствуя, что его
оставляет не только внутренняя твердость, но даже и физические силы.
—
Оставим это. Так знаешь. Мари, я себе все время ищу вот такую девочку, как ты, такую скромную и хорошенькую. Я человек состоятельный, я бы тебе нашел квартиру со
столом, с отоплением, с освещением. И
на булавки сорок рублей в месяц. Ты бы пошла?
Вихров дал ей денег и съездил как-то механически к господам, у которых дроги, — сказал им, что надо, и возвратился опять в свое Воздвиженское. Лежащая
на столе, вся в белом и в цветах, Клеопатра Петровна ни
на минуту не
оставляла его воображения.
На другой день он опять как-то машинально поехал
на вынос тела и застал, что священники были уже в домике, а
на дворе стояла целая гурьба соборных певчих. Катишь желала как можно параднее похоронить свою подругу. Гроб она также заказала пренарядный.
— Monsieur Цапкин так был добр, — вмешалась в разговор m-me Фатеева, — что во время болезни моего покойного мужа и потом, когда я сама сделалась больна, никогда не
оставлял меня своими визитами, и я сохраню к нему за это благодарность
на всю жизнь! — прибавила она уже с чувством и как-то порывисто собирая карты со
стола.
— Ну, а они непременно бы сказали, что стыдно и не следует так поступать молодой девушке, — заметила она, снова указав мне
на собеседников у чайного
стола. Замечу здесь, что князь, кажется, нарочно
оставил нас одних вдоволь наговориться.
Я запечатал записку и
оставил у него
на столе.
На вопрос мой слуга отвечал, что Алексей Петрович почти совсем не бывает дома и что и теперь воротится не раньше, как ночью, перед рассветом.
И газета из рук —
на пол. А я стою и оглядываю кругом всю, всю комнату, я поспешно забираю с собой — я лихорадочно запихиваю в невидимый чемодан все, что жалко
оставить здесь.
Стол. Книги. Кресло.
На кресле тогда сидела I — а я внизу,
на полу… Кровать…
Я увидел
на столе листок — последние две страницы вчерашней моей записи: как
оставил их там с вечера — так и лежали. Если бы она видела, что я писал там… Впрочем, все равно: теперь это — только история, теперь это — до смешного далекое, как сквозь перевернутый бинокль…
Перед диваном,
на круглом
столе, стояла закуска, херес и водка, и надо отдать справедливость Горехвастову, он не
оставлял без внимания ни того, ни другого, ни третьего, и хотя хвалил преимущественно херес, но в действительности оказывал предпочтение зорной горькой водке.
— Ведь ты хоть кого выведешь из терпенья, Никита, — сказал он кротким голосом. — Письмо это к батюшке
на столе,
оставь так и не трогай, — прибавил он, краснея.
Он вдруг встал, повернулся к своему липовому письменному
столу и начал
на нем что-то шарить. У нас ходил неясный, но достоверный слух, что жена его некоторое время находилась в связи с Николаем Ставрогиным в Париже и именно года два тому назад, значит, когда Шатов был в Америке, — правда, уже давно после того, как
оставила его в Женеве. «Если так, то зачем же его дернуло теперь с именем вызваться и размазывать?» — подумалось мне.
— Мошка! видел я давеча, что Лазарь пятиалтынный
на столе в зале
оставил. Поди и унеси его, а унесши, сбегай к Финагеичу и купи косушку пенного. Хочу тебя к сивухе приучить.
Стоит взглянуть
на этот снимок (секретарь берет его со
стола и говорит: вот он!), чтоб убедиться, что такую путаницу перекрестных следов могут
оставить только существа, достоверно знающие, что ожидает их впереди, и потому имеющие полное основание спешить.
—
Оставь, я положу резолюцию, — сказал Николай, взяв бумагу и переложив ее
на левую сторону
стола.
— Клянусь… — начал он, но я уже встал. Не знаю, продолжал он сидеть
на ступенях подъезда или ушел в кабак. Я
оставил его в переулке и вышел
на площадь, где у
стола около памятника не застал никого из прежней компании. Я спросил Кука,
на что получил указание, что Кук просил меня идти к нему в гостиницу.
Я был мрачен и утомлен; устав ходить по еще почти пустым улицам, я отправился переодеться в гостиницу. Кук ушел.
На столе оставил записку, в которой перечислял места, достойные посещения этим вечером, указав, что я смогу разыскать его за тем же
столом у памятника. Мне оставался час, и я употребил время с пользой, написав коротко Филатру о происшествиях в Гель-Гью. Затем я вышел и, опустив письмо в ящик, был к семи, после заката солнца, у Биче Сениэль.
Приходит, например, ко мне старая баба. Вытерев со смущенным видом нос указательным пальцем правой руки, она достает из-за пазухи пару яиц, причем
на секунду я вижу ее коричневую кожу, и кладет их
на стол. Затем она начинает ловить мои руки, чтобы запечатлеть
на них поцелуй. Я прячу руки и убеждаю старуху: «Да полно, бабка…
оставь… я не поп… мне это не полагается… Что у тебя болит?»
Дядя умер, не
оставив ему чем голодную собаку из-под
стола выманить: все пошло, по обещанию,
на построение божьего храма.
— Письмо
оставила там. Камердинер говорит: «Дай, говорит, я положу его
на стол».
Елизавету же Петровну, как видно, сильно заняло ее новое предположение, так что, выйдя из-за
стола, она, не теряя ни минуты, позвала Марфушу и дворника и заставила их вещи свои перетаскивать в комнату Елены, а вещи Елены — в свою комнату, и при этом последнюю заметно старалась убрать как можно наряднее; для этой цели Елизавета Петровна
оставила в этой комнате свой ковер, свой ломберный
стол и
на нем вазы с восковыми цветами.
— Нет, не надо!.. Я
на извозчике доеду, — сказала Елена. — А ты вот что лучше: побереги мое письмо к князю, которое я
оставила в кабинете
на столе.
В это время обед кончился. Лакеи подали кофе и
на столе оставили только ликеры и вина.
Я не без достоинства встал из-за
стола и удалился в кабинет,
оставив его
на досуге размыслить, насколько имела успеха по отношению ко мне его пресловутая «система вопрошения».
— Извольте стоять! — крикнул я
на него. Он встал и продолжал читать. Извольте
оставить книгу! Он положил книгу
на стол.
Он не взял выигрыша и
оставил его
на столе.
Он начал первоначально смотреть по окнам, а потом, будто не сыскав того, что было ему нужно, прошел в спальню вдовы, примыкавшую к гостиной, где осмотрел тоже всю комнату, потом сел, наконец, к маленькому столику, вынул из кармана клочок бумаги и написал что-то карандашом.
Оставив эту записочку
на столе, он вышел.
Меня раздражала эта общая бестолковая толкотня и общее желание непременно что-нибудь сделать, когда самым лучшим было
оставить Половинку с ее тяжелым горем, которое не требовало утешений,
оставить того, который теперь меньше всего нуждался в человеческом участии и лежал
на своем рабочем
столе, пригвожденный к нему мертвым спокойствием.
— Да что ж вино-с… — немного как бы смутился Павел Павлович, однако подошел к
столу и стал допивать свой давно уже налитый последний стакан. Может, он уже и много пил перед этим, так что теперь рука его дрожала, и он расплескал часть вина
на пол,
на рубашку и
на жилет, но все-таки допил до дна, — точно как будто и не мог
оставить невыпитым, и, почтительно поставив опорожненный стакан
на стол, покорно пошел к своей постели раздеваться.
Но он не хотел
оставить свое подозрение
на половине. Несколько часов подряд он продолжал испытывать и терзать штабс-капитана. В отдельном кабинете, за обедом, он говорил, нагибаясь через
стол за стаканом вина и глядя Рыбникову в самые зрачки...
Лавр Мироныч. Как им будет угодно; я им билет
оставил, вот здесь
на столе.
В это время Щавинскому пришла в голову интересная затея. У него в кабинете стоял большой белый
стол из некрашеного ясеневого дерева.
На чистой, нежной доске этого
стола все знакомые Щавинского
оставляли свои автографы в виде афоризмов, стихов, рисунков и даже музыкальных нот. Он сказал Рыбникову...
На ночь я
оставил револьвер, как всегда,
на столе.